Кениг захихикал:

— Он сознался. Педофилия и ограбления. Фрици говорит, что мы все получим благодарность. — Он протянул мне свою руку. — Отлично сработал, блондин.

Я пожал его большую лапу, заметив на рукаве его рубашки свежее пятно крови. Поблагодарив Кенига, я протянул руку Фрицу Фогелю. Тот подержал ее долю секунды, пробурил меня ледяным взглядом и затем отдернул руку, словно вляпался в дерьмо. Ли похлопал меня по спине.

— Баки — лучший из лучших. Смекалка и ум. Ты уже сказал Эллису про признание?

Фогель ответил:

— Эллис — он только для лейтенантов и выше.

Ли засмеялся:

— Я — исключение. Кроме того, ты сам за глаза называешь его жидом и Еврейчиком, так что не мудри.

Фогель покраснел. Кениг, разинув рот, озирался по сторонам. Когда он повернулся ко мне, я увидел, что спереди его рубашка тоже в брызгах крови. Фогель сказал ему:

— Пошли, Билли. — И Кениг послушно поплелся за ним.

— Это с ними-то повежливей?

Ли пожал плечами.

— Говнюки. Если бы они не были полицейскими, то сидели бы сейчас в Атаскадеро. Ты меня слушай, но не повторяй, что я делаю, напарник. Меня они боятся, а ты здесь еще без году неделя.

Пока я придумывал достойный ответ, в дверях показалась физиономия Гарри Сирза. У него был еще более неряшливый вид, чем утром на инструктаже.

— Ли, у меня новость, которая тебя заинтересует. — Он произнес эти слова без намека на заикание, от него несло спиртным.

Ли сказал:

— Выкладывай.

— Я был сегодня в комиссии по условно-досрочному освобождению, и инспектор сказал мне, что Бобби Де Витт получил добро на освобождение. Его освободят в середине января. Думал, ты должен об этом знать.

Сирз кивнул мне и ушел. Я посмотрел на Ли, его стало ломать, как тогда в комнате 803.

— Напарник! — бросился я к нему.

Ли вымучил улыбку на лице.

— Ладно, пойдем чего-нибудь пожуем. Кей приготовила тушеную говядину и велела, чтоб я привел тебя.

Решив приволокнуться за женщиной, я был приятно поражен ее вкусом: они жили в элегантном особняке бежевого цвета к северу от Сансет-Стрип. Когда мы шли к крыльцу, Ли предупредил:

— Не упоминай о Де Витте, это расстроит Кей.

Я кивнул и вошел в гостиную, словно сошедшую с киноэкрана.

Стены были обшиты красным деревом, мебель в стиле датского модерна — из светлых пород дерева. На стенах — картины современных художников, а на полу ковры с современными абстрактными мотивами — то ли устремленные ввысь небоскребы, то ли высокие деревья в лесу или фабричные трубы с картины какого-то немецкого экспрессиониста. К гостиной примыкала столовая, на столе стояла ваза со свежими цветами и блестящая столовая посуда, от которой исходили аппетитные запахи. Я не удержался и сострил:

— Неплохо на зарплату полицейского. Балуешься взятками, напарник?

Ли засмеялся.

— Это мои боксерские сбережения. Эй, киса, ты здесь?

На кухню вошла Кей Лейк в платье с тюльпанами, удачно гармонировавшем с цветами на столе. Она взяла меня за руку и сказала:

— Привет, Дуайт.

Я почувствовал себя как первоклашка на балу выпускников.

— Привет, Кей.

После продолжительного рукопожатия она наконец отпустила мою руку.

— Ты и Ли — напарники. Даже не верится. Как в сказке, да?

Поискав Ли глазами и не найдя его, я ответил:

— Я реалист, в сказки не верю.

— А я верю.

— Оно и видно.

— В моей жизни было столько реализма, что хватит на двоих.

— Я знаю.

— Кто тебе об этом рассказал?

— "Геральд Экспресс".

Кей рассмеялась.

— Значит, ты все-таки читал про меня? Сделал выводы?

— Да. Сказок не бывает.

Кей подмигнула; у меня появилось ощущение, что Ли этому научился у нее.

— Значит, надо делать сказку былью самому. Леланд! Пора обедать!

Появился Ли, и мы сели обедать. Кей открыла бутылку и разлила шампанское по бокалам. Затем провозгласила тост:

— За сказки.

После того как мы выпили, Кей налила еще, и тост сказал Ли:

— За проект "Б".

Шампанское ударило мне в нос, и я засмеялся, затем предложил свой вариант:

— За матч-реванш в «Поло Граундс» между Бланчардом и Блайкертом, за то, чтобы он собрал больше народа, чем бои Луиса и Шмелинга!

Ли добавил:

— За вторую подряд победу Бланчарда!

Кей сказала:

— За бескровную ничью.

Мы допили бутылку, и Кей принесла из кухни вторую. Открывая, она попала пробкой Бланчарду в грудь. Когда бокалы были наполнены, мне вдруг шибануло в голову, и я выпалил:

— За нас!

Ли и Кей посмотрели на меня словно в замедленном кино, а я заметил, что наши руки лежат на столе всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Увидев, что я это заметил, Кей опять мне подмигнула. Ли сказал:

— Вот у кого я научился так подмигивать.

Руки нашей троицы соединились, и мы дружно прокричали:

— За нас!

Противники, напарники, друзья. Вместе с дружбой пришла Кей, никогда не пытавшаяся нас разлучить, напротив, наполнявшая нашу жизнь вне работы красотой и изяществом. Осенью 46-го мы были неразлучны. Если ходили в кино, то Кей садилась между нами и во время страшных эпизодов хватала нас обоих за руки; по пятницам на вечеринках в «Малибу Рандеву» она танцевала с каждым по очереди и всегда подбрасывала монетку, чтобы узнать, кому достанется последний медленный танец. Ли не выказывал и капли ревности, и натиск Кей постепенно угасал, оставаясь все же на точке медленного кипения. Это проявлялось всякий раз, когда мы задевали друг друга плечом, всякий раз, когда мы с ней одинаково реагировали на услышанную по радио или прочитанную в газете шутку или на остроту Ли. В такие моменты наши глаза находили друг друга. Я знал, что чем спокойней вела себя Кей, тем доступней она для меня становилась — и тем больше я ее хотел. Но я оставлял все как есть, и не потому, что тогда бы испортились наши партнерские отношения с Ли, а потому что это нарушило бы нашу тройственную гармонию.

После дежурства мы с Ли возвращались домой и заставали Кей за чтением очередной книги, в которой желтым маркером она делала какие-то пометки. Она готовила ужин на троих, потом Ли иногда уезжал кататься на мотоцикле в район Малхолланда. И еще мы разговаривали.

Мы никогда не говорили о самом Ли, как будто обсуждать неоспоримого лидера нашей троицы в его отсутствие было неприлично. Кей говорила о шести годах колледжа и двух магистерских дипломах, оплаченных Ли из его боксерских сбережений; о том, что работа учителем «на подхвате» как нельзя лучше подходила для такой сверхобразованной дилетантки, как она; я рассказывал о том, каково было расти «гансом» на Линкольн-Хайтс. Мы никогда не касались моих отношений с федералами или ее с Бобби Де Виттом. Мы оба про это знали, но не хотели вдаваться в подробности; правда, у меня в этом смысле было преимущество: братьев Ашида и Сэма Мураками уже давно не было в живых, а Бобби Де Витта уже через месяц должны были освободить — и я видел, что Кей очень боялась этого.

Если Ли и был встревожен новостью, то никак этого не показывал, разве что в первый раз, когда услышал новость от Гарри Сирза, но в любом случае в лучшие моменты общения, а именно — во время совместной работы в нашем отделе приставов, это никак не сказывалось. Что такое работа полицейского, я узнал по-настоящему той осенью, и человеком, научившим меня работать, был Ли.

С ноября по декабрь мы задержали одиннадцать опасных преступников, восемнадцать нарушителей дорожного движения и трех человек, не явившихся к участковым инспекторам после условно-досрочного освобождения. Случайные задержания подозрительных типов закончились еще дюжиной арестов, почти все за хранение наркотиков. Мы выполняли прямые приказы Эллиса Лоу, полагаясь на интуицию Ли, который просеивал информацию, полученную нами во время инструктажа. Методы его работы с преступниками варьировали от осторожного и вежливого обращения до грубого и даже жесткого, правда, он всегда был мягок с детьми. Если во время допросов он и применял силу, то только когда это был единственный способ получить результат.